Так сладко разит мандаринами, что аж воздух перед глазами оранжевеет. По счастливой случайности чай с корицей выплескивается прямо на сгусток гирлянды, лежащей под ногами. Необъятный поток мелодий сливается в нежный звон бубенчиков, какой бывает в ноль часов. Акварель стынет. Суета в других комнатах отдается яркими вспышками голоса, ударяясь о нештукатуреные стены. Хочется обнять наушники и сидеть в волшебной войлочной полутемноте, похожей на уютный икеевский светильник. Огромные шерстяные носки с оленями, крошки печенья в углу желтой тарелки и бесконечные тени, уносящиеся чуть ли не за окно. А остатки чая плескаются, звеня, в кружечке с гипнотическими узорами. Миллионы вещей то темнеют, то светлеют от волн света лампочек, смешавшихся с чаем. Коричный свет наполняет бездверое пространство и прячется вновь в свое «вникуда». Мандариновые корки так и норовят упасть с дивана, при этом жутко дразня кота. А он выглядывает из-за табуретки, и глаза его наполняются тысячами вспышек праздника, так стремительно надвигающегося. Всё сильнее и звонче. Всё вокруг еле заметно покрывается тонюсеньким слоем звездной пыли. Рисованный вихрь окутал наружные стены дома – серые кирпичики стеклянно задрожали. Холодное и синее небо затянуло всю горизонтальную ось. Стало трудно видеть сквозь тяжелые ресницы. Оставленный где-то браслет сверкнул светом фар от проезжавшей за окном машины. И вот, когтистая лапа потянулась в сторону объекта охоты и…
Я так и осталась сидеть в ожидании снега и не успела разглядеть, чем это закончилось.